-Я думаю, все это говорят, но я бы даже не хотел упоминания этой даты. Я ее абсолютно пока не воспринимаю. Есть какие-то вехи в кино. “Дневник его жены” дал мне колоссально много. И с точки зрения работы, и что потом происходило. Общение с зарубежными кинематографистами. И то, что появилась возможность снимать новые фильмы. Есть замечательная группа, великолепный литературный материал.

-Даже два проекта. Первый – по сценарию Александра Миндадзе “Предчувствие космоса”. Очень необычное повествование с элементами мистики, предчувствия. Рассказ ведется от лица очень простых людей, в чьей жизни, как и в жизни страны, исподволь возникает нечто грандиозное, что переворачивает как их характер, так и мир вокруг. Обычные незаметные люди, в конце один такой же, как они, молодой человек оказывается Юрием Гагариным.

-Да, конец 50-х, небольшой северный портовый город, четыре героя. Это любовная история. Один герой настолько подражает другому, что и внешне становится на него похож. А героини вообще сестры, их сложно различить. Сначала герой любит одну, потом другую, потому что первую соблазняет его друг. Я рассказываю бытовую сторону, но и в ней есть некий философский смысл. Мы иногда не замечаем подмену своей жизни. А от нее происходят вещи, которые изменяют твою суть. Это все довольно сложно передать, но работа уже идет. Частично картину финансирует министерство культуры. Другую часть мы ищем, надеюсь, и она будет.

-Неожиданно возник еще замысел, который, возможно, мы реализуем первым. Так получилось, что Александр Алексеевич Голутва, первый замминистра культуры, был продюсером двух моих картин. Как-то он упомянул, что есть интересный сценарий Александра Рогожкина, которого все мы знаем по вполне определенным картинам. Я прочитал и давно не испытывал такого потрясения. Само собой разумеется, что я сразу же захотел это снимать. Меня удивило, почему сам Рогожкин, имея такой материал, - а сценарий написан лет семь назад, - не сделал этот фильм. Для меня это загадка. Но история потрясающая.

-При этом она не о публичном доме. Там безумно интересные женские персонажи. У них был политрук, завхоз, начальник воспитательной части – эстонская коммунистка Лаура.

-Да, отчасти. И второе, главное. Мы жалуемся, что наши фильмы в России мало смотрят. В мире их не смотрят вообще! Разве что купят для телеканала. Мы варимся в собственном котле. А кино, как и любое производство, ушло по кооперации далеко вперед. В любом фильме участвуют три, пять, шесть студий из всех стран. И возникла идея сделать фильм не на американские только деньги, а пополам. Тут не обойтись без государственной поддержки. В каком-то смысле, это идеологическая акция – прорубить окно туда. Это даст возможность привлечь мировых звезд. И, главное, прокат в Америке и по странам Европы, - то, чего у нас нет совершенно. А, между прочим, Америка владеет 80 процентами мирового проката.

-В середине октября мы начинаем подготовительный период, а в феврале начнутся съемки, которые займут пять месяцев. Возможен вариант, при котором американцы скажут, что будут готовы только к лету. Тогда мы сначала начинаем снимать историю Миндадзе.

-Вы абсолютно правы. В “Доме” меня прежде всего интересует эта девочка и главная героиня, бывшая разведчица. “Предчувствие космоса” – это две сестры, одна из них с очень нелегкой судьбой. Да и бунинскую историю, несмотря на всю разность, тоже во многом переносил на себя.

-Ощущение женщины изменяется, но само состояние любви, если еще можно говорить о таковом по отношению ко мне – абсолютно одинаковое. Странное такое чувство. И, кстати, история Бунина доказывает, что это так. Дело не в возрасте, а в том как ты чувствуешь женщину, и как она реагирует на тебя. В зависимости от этого отношения могут стать чисто телесными, а может возникнуть совершенно новое чувство, если ты ее действительно любишь. И вот это ощущение новизны оно, как и 30 лет назад было, когда влюблялся, так и сейчас может возникнуть. Состояние одинаковое, другое дело, что с возрастом ответственность начинает давить на мозги.

И в течение жизни эта история все время ко мне возвращается. Прошло какое-то количество лет. Я первый раз собираюсь жениться. Вдруг звонит эта Кристина и говорит: “Ты знаешь, мой муж умер”. А я уже начинаю жить совсем другой жизнью. Она приезжает и опять возникает момент выбора. А у меня уже какая-то биография режиссерская, - неприятности из-за моих звонков туда рассосались, когда меня во Францию не пускали на съемки, - и у меня опять не хватает духа. Хотя я ее и тогда безумно любил, и она тоже.

-Кстати, только что в отпуске я перечитывал это. Новый сборник его рассказов, но там много из “Дороги в Рим”. Эта книга когда-то мне очень понравилась. В ней больше цинизма и откровенности, чем у меня, но в ней есть дух, который мне близок. По тому, как надо воспринимать любовь, женщину, и что при этом происходит в наших мужских мозгах.

-Он умер в 88-м году. Очень тяжело умирал от рака. Через 7 лет умерла мама. Я заканчивал “Манию Жизели”, должен был уезжать в Москву записывать музыку, у нее случился инфаркт. Потом врачи говорят, что все нормально, и через неделю ночью второй. Ее не стало. Тяжелый был период. Я, действительно, очень ее любил.

-Я от родителей очень много перенял. Отец был такой же, как я, - внешне открывался редко. Он был немного зажатый в жизни, что, как ни странно, и мне свойственно. Мама, наоборот, - очень открытый человек, к которому все тянулись. Я получился гибридом. Иногда это мне мешает, иногда помогает очень сильно.

-Это абсолютно разные профессии. И по подходу, и по организации, и по масштабам. Получилось так, что я должен был снимать о Спесивцевой документальную картину. И в тот момент она умирает. Закрывать фильм жалко, поскольку материал был безумно интересным. И от незнания того, что меня ждет, я решил, - а почему бы не игровое? Сценарий был написан быстро. Госкино сразу выделило деньги. У меня не было даже времени задуматься, что же я делаю. А потом кино – это наркотическая зависимость. После “Мании Жизели” я не понимал, как раньше мог без этого жить.

-Понимаете, когда я снимал картину о Бунине, я больше всего пытался абстрагироваться от Бунина. Для меня это был – писатель, мужчина такого-то возраста, с ним происходят такие-то вещи. Если бы я все время думал, что это – Бунин, кино, возможно, получилось бы совсем иным. Для меня была важна история любви, которая могла случиться с любым другим писателем. Дело в том, что после “Мании Жизели” мы с Дуней Смирновой решили делать трилогию о знаменитых людях эмиграции: Спесивцева, Бунин, Набоков. С Набоковым нас сразу охладили: родственники не дали прав на биографическую экранизацию. Остались две картины. И я как бы устал от кокретных привязок. История любви в “Доме” женщины, фамилия которой никому неизвестна, мне очень близка. Тем более, что и там есть прототипы, так же, как и в “Предчувствии космоса” Миндадзе. Там рабочий парень, который хотел убежать на Запад, попал в психушку, но потом все равно убежал из страны. Все черпается из жизни.

-Конечно. И по отношению к людям, и по работе на площадке. Как говорит Андрей Сергеевич Смирнов: “Режиссер – это убийца”. Я могу решиться на очень непростые вещи. Например, в “Дневнике его жены” мы сняли процентов двадцать фильма, я посмотрел материалы и понял, что дико ошибся в двух актерах, очень известных. И я их меняю, несмотря на пересъемку, на панику в группе. На ключевую роль Марги я беру Лену Морозову, которую увидел в спектакле, был поражен и пригласил в фильм. Теперь она получает кучу премий, и, действительно, это находка. Я пошел на это, потому что знал, что должно быть в результате, и что в первом случае я до этого не дотягивал. Так становишься убийцей, деспотом, что, как ни странно, правильно. Иногда делаешь вещи за гранью общечеловеческого понимания.

-Пока на площадке. Во время съемок “Дневника его жены” возникла ситуация с Галей Тюниной. Нужно 25 дней снимать в Ялте, а ее отпускают на 18 дней. Мы отменяем все выходные, увеличиваем рабочий день до 14 часов, работаем страшно, и к вечеру 16-го дня Юрий Викторович Клименко, наш оператор, падает в обморок. А я знаю, что у него сердце пошаливает. Вызываем “скорую”, я зажусь с ним, едем в больницу. Врачу, который даже не понимает, кто перед ним, я приказываю: “Вы ничего не говорите больному, все докладывайте только мне”. Не знаю, что он подумал при слове “докладывайте”. Испугался, говорит мне: “Хорошо, хорошо”. Выходит: “Слава богу, инфаркта нет, но сильное переутомление, у него слабые сосуды, и неделю надо полежать”. Я поражаюсь себе в тот момент. Спокойно, не думая, говорю: “Вы сейчас пойдете и скажете Юрию Викторовичу, что ничего страшного, что ночку он поспит, отлежится, а завтра можно работать”. Врач, естественно, в панике. Я говорю: “Ответственность беру на себя, могу подписаться”. Потому что иначе все срывается. Мы теряем Тюнину. Группа выходит из рабочего тонуса. Ради этого, в принципе, я рискую жизнью человека, что страшно. Хорошо, все обошлось. Он пришел и работал. В результате, все сложилось даже к лучшему, потому что врач оказался замечательным специалистом с какими-то лазерными приборами. Мы договорились, что он приходил каждую ночь после съемок. Юра засыпал, он ставил до трех ночи свои приборы, и под конец Юра уже бегал как молодой мальчик и подгонял нас, когда мы еле ноги волочили. То есть он еще и подлечился.

-После смерти мамы мы с женой переехали в Москву, где ее родители. Хотя в Питере осталась студия, и приходится жить на два города. Стало меньше друзей, больше знакомых. Но я не верю, что можно творить, ориентируясь только на себя и живя затворником. Даже человек, которого я очень люблю, - Александр Сокуров, считающий, что надо изолироваться, - и тот выступает иногда, дает интервью. Есть фестивали, есть люди, которых глупо избегать, есть обязательства. Это жизнь, в которой мы обязаны участвовать.

-Мы одногодки и практически одновременно учились. Вместе работали на документальном монтаже. Он читал текст в моей картине “Уроки Ялты”, снятой к 50-летию Ялтинской конференции. Очень хорошо прочитал. Тогда мы с ним сильно поцапались. Что естественно. С возрастом проходишь какой-то свой путь. Он тоже ведь очень сильно изменился. Я помню, как он был парторгом режиссерского факультета ВГИКа. Дело не во власти и партии, а в отношениях с людьми. Было время, когда режиссер-документалист не мог не быть членом партии. Иначе карьера обрубалась сразу. Еще очередь была, чтобы вступить. Я помню, как меня приняли кандидатом, когда началась вся эта пертурбация, и на первом же собрании я сдал билет. И как уважаемые мной режиссеры кричали, что не бывает хамелеонов, нельзя предавать… На меня это, к счастью, не подействовало. Через полгода они все сдали…

-С ощущением, что надо срочно снимать фильмы. Все для этого есть. Есть объективные предпосылки. Но что может произойти? Американцы скажут: “Ну чего там ваши тянут? Давайте мы все профинансируем”.