-Каждый человек чем-то болен. Я был болен заполнением бумаги. Лет с 16-ти я понимал, что моя задача – графоманская. Как всякий человек, заканчивающий школу, я не очень знал, что делают люди, которые хотят быть писателями. Думал, что они должны найти себе место, где можно ничего не делать и изучать жизнь.

Таким местом мне показался самый забитый из тогдашних институтов – Историко-архивный. Я пришел в этот институт и обнаружил вокруг множество девушек. Девушки были очень милы. Я подумал, что писательство не самое интересное в жизни и что я попал именно туда, куда хотел попасть. Прошел собеседование и поступил. Что было правильно, поскольку следующие три года я появлялся там только сдавать экзамены.

Дело в том, что в это время я уже написал пьесу. Пьеса была про Герасима Лебедева, основателя первого постоянного театра в Калькутте. Написал я ее белым стихом. Недалеко был Театр юного зрителя, и я отнес пьесу туда. Выглядел я ужасно юным – лет на тринадцать. В Театре юного зрителя было свое представление о людях этого возраста. Было известно, что, когда актер выходит на сцену, они стреляют в него из рогатки, устраивают другие интересные предприятия, но того, кто пишет в этом возрасте пьесы, они видели впервые. Поэтому они как-то сразу сели и позволили мне прочесть пьесу.

Все ТЮЗы хотят быть взрослыми театрами. То есть не хотят заниматься тем, для чего предназначены, - играть детские пьесы. А у меня была взрослая пьеса, написанная о взрослых людях. Там было все, о чем тюзовцы мечтали. Никогда с тех пор я не переживал такого успеха на читке. Помню, как встал Ролан Быков, который тогда играл плохих мальчиков, и сказал замечательную фразу, которую застенографировали: “Наш путь лежит через эту пьесу!”

Если бы меня не было, меня надо было выдумать. Но я – был. Мне позвонили и сказали: “С завтрашнего дня начинается репетиция вашей пьесы. Причем репетировать будет индийский режиссер”. Этого несчастного нашли в ГИТИСе. Он пришел в театр и начал показывать индийскую пластику: что такое танец, как движется ягуар, которого в пьесе не было, и тому подобное. Потом состоялась читка пьесы актерами. Читали они очень плохо, гораздо хуже, чем я. Я очень расстроился. Они сказали: “Ничего страшного, это же читка. Потом мы будем играть”.

Тогда я узнал главную тайну театра: кто как читает, тот так и играет. Режиссер – профессия мифическая. Несмотря на то, что там было три режиссера: помощник, главный режиссер театра и индиец, со времен читки ничего не изменилось.

Я этого не знал, сидел на репетициях, иногда приходил в институт сдавать экзамены. Экзамены сдавать было нетрудно, потому что я читал источники, чего никто не делал. И там был великий ученый – Александр Александрович Зимин. И его внутренний оппонент – блистательный Сигурд Оттович Шмидт.

Я был “зиминист”. Зимин был антиромантик. Он не любил, когда говорили: “Само собой разумеется, что…” или: “Очевидно, что…” Он требовал документов. А поскольку Россия такая замечательная страна, что в ней все сожжено, дворянские грамоты придумывали в большинстве своем после Смуты, то Зимин занимался веками, от которых документов почти не осталось. Но он все равно их как-то находил. И сделал самое ужасное открытие в своей жизни. Он понял, что “Слово о полку Игореве”, на котором держались не только авторитеты, но и работа многих научно-исследовательских институтов, - это, страшно сказать, подделка.

Для “Слова” была нужна вся история русского летописания, остатки древнерусской литературы, затоптанной временем Петра. Зимин доказал, что “Слово”, скорее всего, было создано в 18 веке.

Зимин предложил ответить хотя бы на часть его предположений, допустим. На одну десятую. Тогда он уймется. Но ему ответили так, как описал Федор Михайлович Достоевский. Человек спросил: “А почему? Почему?” “А вот почему”, - ответил другой и ударил его. Зимина ударили. И началась история врага народа. Начали исчезать сподвижники.

Я приходил в институт, в основном, к Зимину. Все было замечательно интересно, но похоже на факультет несуществующих вещей.

В этот момент подошла премьера. Спектакль выпустили. И я узнал самое прелестное, что может быть в жизни, - провал. Причем провал наступил еще раньше премьеры.

Пьесу репетировал второй режиссер, как всегда в театре. Потом пришел первый – гений, и из хаоса создал нечто. Я помнил, что главный режиссер ничего не делал, все делал второй. И второй подошел ко мне и шепнул про это. На банкете я встал и как правдолюбец произнес большую речь о некоторых людях, которые ничего не делают, но ставят свое имя. С этого момента пьеса была снята, чего я еще не знал. Но я знал, что эти люди – враги.

И вдруг через неделю я вижу этих двух врагов, которые в обнимку прошли мимо меня на следующую репетицию. Это был для меня еще один урок театра, где все немножко репетиция: слезы, обиды, дружба… Потому что это как роли. Вчера он играл одну роль, сегодня столь же искренне – другую.

Но главного поддержали дети. Когда открылся занавес, дети, сволочи, не смогли скучать и думать о своем. Они решали задачки, они кричали друг другу. Педагогическая рать грудью вставала перед дверьми, потому что перед последним актом дети думали, что это уже конец, и бросались к выходу, давя друг друга. А мне еще надо было выходить в конце на сцену, и вопрос стоял серьезно: кто будет хлопать?

На четырнадцатом представлении спектакль сняли. Но никогда в моей жизни, ни в прошлом, ни в будущем, у меня не было таких блестящих рецензий. Все они назывались одинаково: “Мечта моя –Индия. Пьеса, написанная студентом”. Или: “Великая дружба. Пьеса, написанная студентом”. Везде была приписка: “Пьеса, написанная студентом”. В “Советской культуре”, везде – огромные подвалы. Уже пьесы давно не было, а рецензии все шли и шли.

Все кончилось хорошо. Я получил огромную нежную любовь к этому театру. Потому что это был мой первый театр. Я понял, какой это наркотик. Я понял, почему туда так легко прийти и совершенно невозможно уйти.

Поэтому я очень тосковал по театру. И это главная причина, почему я не занялся тем, чем должен был заниматься, то есть писанием толстых книжек. И даже занявшись телевидением, я остался в театре. Но уже без страданий, разочарований и внутреннего ужаса: ах, если бы они сделали так, а не иначе… Всеми своими интонациями я заставляю зрителя видеть именно мою картинку, хотите вы этого или нет.

-К моменту перестройки моя книга о Николае П была полностью готова. Не было только документов. Но я “открыл планету на кончике пера”. Я все вычислил и был уверен, что прав. Потом пошли документы. Это удивительная вещь: когда вы начинаете работать над книгой, к вам все идет в руки. Архивные работники потом спрашивали о моем методе работы в архивах. Потому что в мою книгу введено практически все, после нее никто новых документов не находил.

Газета “Труд” недавно напечатала большую подборку: “Найдены воспоминания Кабанова, участника расстрела царя”. Если бы они открыли мою книжку 91-го года, они бы прочитали весь этот мемуар, он там напечатан. Я нашел семь показаний плюс телеграмму, которая доказывала, что Ленин знал про расстрел. Плюс я напечатал записку Юровского, которую не надо было искать. И когда книжка была готова, и я стал ее печатать, это совпало с невероятной для меня трагедией.

Книга была обречена на успех. Я выходил из редакции “Огонька”, входил в метро, и весь вагон был покрыт “Огоньком”, в котором все дружно читали “Расстрел в Екатеринбурге”. И я должен был полностью напечатать книгу в “Дружбе народов”.

Я не был прозаиком. Попасть в журнал, только что напечатавший “Детей Арбата” и бывший на волне – это мечта. Они “под меня” объявили подписку. Поставили специально в восьмой номер и написали, что продолжение – в девятом, в первом и втором номерах следующего года. И когда вышло начало книги, его заключало мое письмо. Я отказался от дальнейшего печатания.

Отказался потому, что после каждой публикации в “Огоньке” шел поток писем с предложением убивать потомков тех, кто расстрелял, находить родственников Юровского и убивать. Была даже создана группа, которая хотела выкопать на кладбище Ермакова, и меня ставили об этом в известность. Все последние публикации в “Огоньке” я заканчивал найденным стихотворением о прощении: “И у преддверия могилы / Вдохни в уста Твоих рабов / Нечеловеческие силы / Молиться кротко за врагов”. Они это читали, но хотели мстить.

И тогда я понял, что моя страна – безумна. И печатать книжку кусками, когда не понятно главное, значит, увеличивать это безумие. И я забрал рукопись.

Когда я приехал в Америку и они решили книгу печатать, первое, что мне предложили, это сократить ее, как неизвестному автору, с 600 страниц до положенных 380-ти. То есть они это уже сами сделали. Я сказал: “Замечательно. Я рукопись забираю”. Этого не ожидал тогда никто. Я буду до конца жизни благодарен моему редактору Жаклин Кеннеди. Она слушала мой жуткий английский, на котором я пытался объяснить, в чем дело, и в конце сказала: “Много слов не поняла, но интересно”. И они напечатали всю книгу. Книга стала супербестселлером и держалась в списке несколько месяцев.

Я, когда начинаю, не знаю, кто съел варенье. Я начал с начала и честно шел за героем, стараясь его полюбить и понять. Как пишут отрицательного героя в пьесе? Вы его любите. Его будет играть актер, который займется его оправданием. То есть объяснением логики. Логики монстра, но - логики.

И я точно знал, что, когда я закончу книгу, в этой стране беспорядка многие почему-то захотят порядка.

Потому что Сталин был востребован временем, востребован российским бунтом. Только такой и мог появиться в стране, где был Разин и Пугачев. Троцкий здесь не подходил. И Ленин устарел бы с какого-то момента. А вот Сталин был нужен. И мысль о случайных фигурах, которые правят страной по тридцать лет, это шутка. Такого не бывает.

Меня не интересовал политический портрет Сталина. Меня интересовала биография человека по фамилии Джугашвили, почему-то уничтожившего коммунистическую партию. Мне нужно было понять логику, в результате которой он пришел к тому, что сделал, включая планы на третью мировую войну.

Я шел за Сталиным, все время его ловил, а он делал все, чтобы не быть пойманным, расставляя множество обманок, которые должны были увести вас в сторону, начиная с того, что родился он на два года раньше даты, которую писал в документах.

Есть американское донесение о встрече Сталина с Гитлером. Донесение серьезное, подписанное Гувером. Дальше берем журнал посетителей Сталина. Объективней источника назвать мне никто не может. В разгар недели с разницей в день от американской даты Сталин исчезает на двое суток из кабинета. В разгар недели это возможно при одном условии: если человек болен. Учтем, что Сталин – трудоголик. После отсутствия “больной” почему-то приезжает ночью и вызывает Молотова и Кагановича. Беседует с ними и потом уезжает домой. Что-то все-таки произошло в этот период, но что? По логике Сталина и Гитлера, этих людей, которые интересовали друг друга, им нужно было обсудить что-то один на один.

Возможно, Сталину действительно становится плохо. Звонят его приближенным. Они, боящиеся его, как огня, бегущие по первому его знаку, вдруг становятся почему-то очень смелыми и приезжают только через три часа.

После серии передач о Сталине по телевидению я был потрясен ее рейтингом: 20,8%. Это больше, чем “Угадай мелодию”, больше, чем “Итоги”, больше, чем “Час пик”, больше, чем все передачи, кроме одной: “Поле чудес”. Я не смел на нее посягнуть. Но и она обошла меня только на 0,4%.

Поэтому я ждал дикой почты. Я получил множество писем, телеграмм, звонков, но никакого обвала не было. Ни протестов, ни битья стекол.

И я знаю почему. Потому что на крупном плане вы не можете лгать. На крупном плане люди видят, что я их не обманываю, что я не ангажирован, что я сам честно пытаюсь что-то понять. Это передается аудитории, и я уцелел.

Я заставил себя перед камерой находиться в том же состоянии, как перед началом книги. Потрясенный тем, что Черчилль сказал о нем, что сказал Королев, который был его жертвой, что сказал Слуцкий: “Мы все ходили под богом, у бога под самым боком”. Чудовищный, нечеловеческий, языческий, но – бог. Я стараюсь избегать параллелей с нашим временем. Если книжка кончается, и параллели есть, - это замечательно. Если их нет – тоже замечательно. Значит, вы были честны.

-Когда я писал книгу о Сталине, на меня обрушился водопад документов. И мне надо было быстрее закончить эту историю, потому что было чувство, что я утону в ней. Сейчас то же самое происходит с книжкой про Распутина. Я никогда не хотел про него писать, считая, что это пошлая фигура, по поводу которой отметились все, кто мог.

И вдруг один безумный западный человек купил на аукционе 570 страниц следственного дела Распутина, которое вело Временное правительство. Видимо, оно было вывезено тогда же из России. Возможно, что сами следователи, эмигрировав, увезли.

И этот человек дарит все 570 страниц мне.

Раньше я бы не понял, что это такое – время, когда власти ушли. Надо было пожить именно сейчас. Власть есть, но она как бы растворена, ее не боятся. И начинается битва компроматов. Все, что касается Распутина, это один сплошной компромат.

Сейчас появились смешные рассказы о замечательном добром мужики Распутине, который отдал “жизнь за царя”. После них будет полезно почитать, что говорили люди, любившие его. Потому что показаний людей, любивших Распутина, еще не печатали. Временное правительство было идеологическим. Оно печатало только свою версию, что Распутин правил страной, что он манипулировал царской семьей. Создается множество образов Распутина, причем всеми: правыми, левыми, монархистами. А на самом деле он – другой. Он – огромный, чрезвычайно сложный человек, но другой. Он мужик, в котором есть все: хитрость, простодушие, лукавство, разврат и чистота. И переходы между ними, как у оборотня из сказки: упал и обернулся другим.

Я его чувствую, я иду по его следу. Я никогда не жил так интересно, как сейчас. Это плен, из которого невозможно вырваться. Я еще в марте должен был уехать в Америку, у меня там дело. Потом я должен был уехать в июне. Сейчас я должен уехать в конце сентября. Потому что я не могу отвлечься, и это катастрофа: я – другой, нежели он.

Со Сталиным было проще. В принципе, я при известных условиях мог бы – так же. А тут – нет. Другой генетический код. Мне очень трудно, но в конце концов я это преодолею и стану отличным Распутиным.

Потому что это великая фигура. Он объясняет время, объясняет народ. Распутин – фигура столь же не случайная, как, скажем, дело об ожерелье королевы перед Французской революцией. Он должен был появиться.

И тут же возникают смешные вещи. Если сопоставить газеты 17-го года и нынешние, сделать клише формулировок тогдашних и нынешних, то получится полное наложение. Если бы я писал при прежней цензуре, книга была бы обречена. Все бы сказали, что я специально взял Распутина, чтобы писать о сегодняшних. Но я просто честно и тупо излагаю то, что было. Меня меньше всего интересуют “аллюзии”, как это тогда называлось. Но что делать, если подобные фигуры возникают и сейчас. Распутин-то был покрупнее. По формуле Горького: “Это люди мельчают, а жулики – крупнеют”.

Когда я запретил печатать здесь книгу о Николае П, я был в ужасе от своих предчувствий будущего. Мне снились невероятные сны о стране, которую, как человека, который не пробовал алкоголя, вдруг напоили свободой. Но ничего не произошло.

Попытки предсказывать будущее России смешны. Говорят об ужасе, голоде, разгуле, но того, чего предполагали, не случилось. То, как Россия воспримет новое общество, очень интересно, но непредсказуемо. Каждый раз, когда я прилетаю из-за границы, я возвращаюсь в новую страну. Возникают совершенно новые связи между людьми, по-новому ходят девушки по улице.

Русские люди соскучились под прессом. Сейчас они рисковые, ничего не боятся. Попадая в новые обстоятельства, сразу находят очень кривую дорогу, которая позволяет, рискуя, достичь сразу многого В мире никто не рискует. В Америке все налажено, банки дают маленькие проценты, все медленно движется вперед – зачем рисковать?

Здесь все хотят сразу всего. Потому что живут немножко как на вулкане. С ощущением, что однажды придут и скажут: “Господа, на выход, закрываемся”. И формула Алексея Толстого: “А ты, боярин, заметь их имена и запиши” – она все равно в мозжечке у поколения. И когда лицо этого “боярина” появляется на телеэкране, все сразу понимают, что этот “будет записывать”. Потому что все шутники, а он серьезный и пришел наводить порядок. А что такое порядок в этой стране, все тоже знают.