Хочу поделиться странным происшествием, случившимся со мной на днях. Вдруг оказался у меня пригласительный билет на банкет, посвященный открытию выставки Олега Целкова в “Доме Нащокина” (такая галерея недалеко от “Маяковки”). Долго размышляя, не спустят ли меня с лестницы, поскольку приглашение было на другое лицо, более уважаемое, но и более занятое, чтобы ходить на подобную ерунду, я доплелся в прохладный ноябрьский вечер по указанному адресу и первое, что увидел, - это бродивших вдоль по улице в обнимку Целкова с Евтушенко. Приободренный, я миновал дюжего омоновца, спускавшего с лестницы всех, кого не было в списках, и обосновался в теплых залах с живописными круглыми целковскими рожами на стенах и рядом с ними. Я никого не знал, меня никто не знал, кто-то, понятно, мне улыбался, но, понятно, что по ошибке, и, держа в руках бокал с сухеньким, я надеяться, в общем-то, ни на что не мог. Хорошо, одним словом, что хоть картины были, то есть на что смотреть. Народ меж тем прибывал. Показался Александр Шохин в очках, Марк Захаров – с супругой. Прошли министр культуры Сидоров с женой и замминистра. Министр печати, директор ИТАР-ТАСС. Мелькнул Вячеслав Костиков, вошел Андрей Козырев с женой министра иностранных дел. Появились и исчезли Б. Мессерер с Б. Ахмадулиной, успевшей продемонстрировать знакомым свои новые сапоги (не шучу). В директорах банков я разбираюсь плохо и потому умолчу, но явно вижу, что они тут в неограниченном количестве. Пришел Александр Николаевич Яковлев и стал картины смотреть. Помощников президента видимо-невидимо. Ездит на колесиках телевидение. Ходит среди народа сам Целков в какой-то маминой кофте, надетой на тельняшку. Ходят девочки в белых передничках, разносят всякие тарталетки да кусочки мяса на деревянных палочках, юноши с бокалами вина на подносах. Сорвешь эдак зубами кусок мяса с деревяшки да вином залпом освежишься – и ничего, полегчало, потому что близких знакомых явно не предвидится, а картины уж настолько близко обследовал, что, будь они не такие замечательные, вовсе бы с души своротило. И, натурально, замечаю острым писательским зрением, что я тут один в свитерке, а все при галстуках: так как раут-с! И еще один неподалеку от меня с сумкой через плечо и в кофте несветского вида.

Так что, вернувшись к Целкову, бросить бы все и уехать в этот Париж, чтобы никогда и ни о ком... а потом вернуться, и сразу – Кремль твою в доску!

Вино же, понятно, делало свое дело, и стали мы с Тимуром, по ощущению, центром светской жизни. Прошел, улыбаясь, Костиков, но мы сделали вид, что его не узнали. А Сидорова, наоборот, узнали. Тимур представил ему меня как выдающегося писателя и рассказал, что именно Сидоров вывез его впервые из-за родной колючей проволоки, а там оказалась сразу Касабланка, и сам Сидоров, не зная ни слова ни по-какому, кроме русского, ушел бесстрашно в ночное и вышел прав, потому что арабы в ночном понимают, оказывается, только по-русски, а Сидоров спросил, как дела у Тимура, и тот сказал, замечательно, вот жена сумку зашила и можно на банкеты ходить, а Сидоров сказал, что обсуждали программу выставки “Москва – Берлин”, и он посоветовал включить в программу музыку Шенберга, а Ирина Антонова сказала, знаете, Евгений Юрьевич, Шенберг – австриец, а я воскликнул, неужели вы думаете, что я, министр культуры, не знаю, что Шенберг австриец, но разве не Шенберг – прототип Адриана Леверкюна из “Доктора Фаустуса”, а что, разве Шенберг – прототип доктора Фаустуса, спросил Тимур, ну а как же, и Сидоров ушел искать кем-то слямзенный у него каталог Целкова с дарственной надписью, чтобы уйти с Целковым и Евтушенко, и Евтушенко подошел, и мы долго жали друг другу руки, а Тимур сказал, что вот, лучшие люди уходят в министры, а литература теряет четкие критерии хорошего и плохого, и я вдруг долго кому-то рассказывал, кто такой был Нащокин, как его любил Александр Сергеевич, и как жил у него здесь в последний свой приезд в Москву, и какая у того была прекрасная игрушечная комната, где все было настоящее, вплоть до крошечного пианино, и сколько сотен тысяч рублей она стоила, и какая прекрасная была у Павла Воиновича жена цыганка, и какой прекрасный холодный зеленовато-синий цвет у целковских работ последнего парижского периода, и опрокинул кому-то на юбку бокал, и, в общем, так все здорово оказалось, что до метро я шел, смеясь и в душе подпрыгивая, и только думая, чего же их всех сюда, на Целкова, занесло, может, действительно, думаю, сидят у себя дома по вечерам и никто-то их никуда не приглашает, а тут получили приглашение и обрадовались, а, может, думаю, наоборот, афронт Ельцину решили сделать – он, мол, только на теннис ходит да на Глазунова, а, может, еще чего, не знаю. И знаешь что? Ты посиди еще там у себя немного, а потом возвращайся, и мы тут с тобой окажемся самыми умными, вроде как Аверинцев с Аристотелем, вместе взятые. Я точно тебе говорю, поверь мне.