Здравствуй, дружище! Извини, что пишу второпях: светская жизнь в разгаре и только успеваю скакать с одного мероприятия на другое. Галя ходит со мной, довольна, а мне больше ничего и не нужно, только чтоб ей было хорошо. Да и что же, спрошу тебя, плохого? Не далее как на днях в Манеже прошло празднование очередного – седьмого – номера журнала “Золотой векъ” и второго издания книги Николая Климонтовича “Дорога в Рим”. О Колиной книге я тебе уже писал, да, к тому же, он мне новую свою книжку не подарил, сказал: “Купи, я подпишу…” – как тебе это нравится? Хорошо хоть Саша, его дочка, прошептала, что у них дома этих книжек навалом – когда я приду, тогда и подарит. То есть фасон на людях выдерживал. Да и то сказать, не успела книга выйти из типографии, как позвонили из Кремля (!) и заказали с ходу тысячу экземпляров. Издателей это так поразило, что они тут же начали печатать второй завод, и общий тираж ожидается уже в сто тысяч и далее. “Букерам” останется только кусать локти, что они раздают премии невесть кому, а в настоящей литературе ни в зуб ногой!

Народу собралась – тьма. Кто – сидел, кто – стоял, а Николай ногой качал… пока Александр Кабаков рассказывал, что начал читать эту книгу, и первые полчаса все его в ней раздражало: и одежда, и мысли, и чувства – и потом он понял, почему.

Празднество, между тем, продолжалось. Ибо “Золотой векъ”, как тихо бормотал сидевший рядом Сергей Иванович Чупринин, главный редактор журнала “Знамя”, - это издание, главным образом, для презентации и создано. Миль пардон, шер ами, а для чего же тогда Золотой век, как не для этого самого? И пусть оказалось, что закусывают в золотом веке только чернушкой с соленым огурчиком, зато водки и “литературно-художественного вина №7№ в нем навалом. Как, впрочем, и народу, описать который мне не под силу, тем более что неподалеку был светский хроникер “Коммерсантъ-дейли” Сандро Владыкин, и в субботу весь цивилизованный мир узнал о происшедшем во всех интимных подробностях. Я же только и видел что Севу Новгородцева (“город Лондон, Би-би-си”), пожимающего руку Владимиру Ивановичу Салимону (“город Москва, Золотой векъ”) да и то исключительно по причине сверкающих кругом фотовспышек. Сева приехал запрезентовать свой новый журнал и был улыбчив, но растерян из-за слишком большого числа русскоязычных. Отвык-с. Оные же плескались, как рыбы в воде.

Тем более что празднество “Золотого века” всегда устраивается наподобие детских дней рождения – с поздравлениями, с лотереей, с пением цыган, с выставкой картин, с музицированием и с разгадыванием шарад, вместо которых вполне пригодились стихи Алеши Парщикова, чья книжка “Свет кириллицы” (пер. с англ.) была представлена публике как первая из серии книг журнала “ЗВ”. “Какое выбрать место, чтоб поставить храм?” – спрашивает, допустим, Алеша. Ведь – “города абсолютно другие во сне, чем на плане застройки. На попа поставлены площади, перепутаны лобные места”. Кстати. Ты, мой милый, давно не был в Москве и вряд ли узнаешь ее, когда приедешь сюда. Учти, она осталась той, какой мы ее знали, только в твоих снах. Чего стоит один платоновский “котлован” перед входом в Манеж, куда я с ужасом заглянул вместе с Сашей Холоповым, прежде чем идти на праздник! Москвы нынче застраивается тесно – храмами, воротами, гостиницами, подземными территориями, как будто нынешнее начальство – в отличие от Петра, Иосифа и тех, кто распрямил Париж после Парижской коммуны, - совершенно забыло о необходимости противодействовать тактике уличных боев, “где зубы вставляют и локти друг другу грызут, а в массовой мысли кусается масло и мясо, и ширится боль головы – это Паральич – овеянный слабостью Вий на дозорной трибуне”, как верно написал Костя Победин, непревзойденный художник “Золотого века”, он же поэт, он же любимый мною прозаик, только что напечатанный в №5-6 “Дружбы народов”, он же умелый лотерейщик, разыгравший для публики кучу весьма однообразных выигрышей, чему все, впрочем, были несказанно рады.

Так, Дима Стахов из “Огонька”, только что выпустивший первую толстую книжку своей чудесной, захватывающей, сюжетной и, несмотря на детективность, отлично написанной прозы в петербургском издательстве “Золотой век” (!), книгу под названием “Стукач”, - так вот Дима, которого я встретил неподалеку от лотерейного стола – бледный, волнующийся Дима первое, что спросил: “Ты не слышал, 104-й нумер не объявляли?” Конечно, объявляли. Прекрасная Аня Бирштейн, художница и человек, не могла не вытащить 104-й нумер, и Дима, получив приз, удалился счастливый, как в тот давний, но незабываемый вечер у родственников в Париже (уже после Парижской коммуны и потому перестроенном), когда в такой теплой и дружеской компании выиграл большую коробку презервативов. Импортных, поскольку за границей все импортное.

А теперь-то ты наконец спросишь, почему письмо мое называется “Мыслящий лопух”, а не так, как вы привыкли с Паскалем – “Тростник”. Да потому, что это строчка из стихотворения Веры Павловой, которую недаром ведь считают лучшей из нынешних потаенных поэтов (а уж непотаенных тем более) и которая “искусство для искусства для”, тоже сидела на стульчике рядом с мужем своим Мишей Поздняевым (автором напечатанного в “ЗВ” сенсационного открытия, что Пушкин, оказывается, как мы и думали, был еврей, причем еврей по определению, ибо он – наше все!) – так вот, они тоже выиграли в лотерею! И вообще этот вечер, как написала когда-то Вера, был похож (если выключить звук) на стихи с сурдопереводом. Все махали руками. И вечер длился, и тело его редело. Исчезла Маша Арбатова с двумя взрослыми сыновьями. Ушла Лена Майорова с какой-то собачкой и артистом Алексеем Жарковым. Ушли Олег Давыдов и Саша Давыдов, курящие сигареты “Давыдов”. Ушел Сережа Бардин, приехавший из Израиля, чтобы напечатать в “ЗВ” прекрасное эссе на каждую букву еврейского алфавита, где сообщил, что Моисей иврита не знал, что сам он учил иврит в Мневниках, а английский в Иерусалиме, потому что суть языка не связана с действительностью. Исчез поэт Иван Жданов. Саша Холопов исчез, сфотографировав всех на память. Марина. Коля, Филипповские, Саша Глезер, пригласив нас с Галей в ЦДЛ на российско-грузинскую литературную встречу с коньяком и роскошным, как во времена застоя, застольем, - исчезли все. Служители подметали мусор. Исчезаю, дружище мой, и я; давно пора.