сиди и читай

Дудки. Герои романа Мамлеева имеют к московской интеллигенции такое же отношение как к вавилонской или средневерхнегерманской. Все они – порождение внутреннего мира писателя и производят на дневном типографском свету диковато-юмористическое впечатление. Так нормальный человек смотрит на сумасшедшего, вдруг залезшего на учительскую кафедру и начавшего трындеть под нос, вроде бы обращаясь ко всем присутствующим, а вроде бы ни к кому, но на самом деле к кому-то, кого мы не видим. Ну, ясно дело, думает нормальный, - это же сумасшедший, в натуре.

У Мамлеева дикий, пародийный язык: то как перетертый кривым сознанием Достоевский, то невесть что. Вот финальный аккорд. “На электричке она возвращалась в Москву в своей любимой позиции – поглядывая в окно. Раскинувшиеся поля и бесконечные леса в своей нирване показались не только глубинно-великими, но Таня почувствовала – словно душа Марины раскинулась теперь в этом безграничном русском пространстве”. Таковы же ситуации, разговоры героев. Да и сами герои – выдуманные “дурилки картонные”, изъясняющиеся суконным набором расхожей “трансцендентальной эзотерики”. И не можешь понять, почему продолжаешь чтение. Чем-то это все тебя развлекает. Не буду говорить о “вдруг наступившем прозрении”. Достаточно, что оно наступило.

Все это – писательская мамлеевская галлюцинация, остающаяся неизменной на протяжении четырех десятилетий. Это – страх и трепет одинокого сознания, разросшийся в кладбищенский букетик сырых промокашечных героев. Уж мы-то насмотрелись в последние годы на всех этих эзотериков, метафизиков, ясновидящих и путешественников в иные миры. При этом, поверьте, ни один из них не похож на Юрия Мамлеева, а те, о ком он пишет, ничуть не похожи на что бы то ни было. Они – литературные недотыкомки серой мамлеевской души. Тем и интересны. Заставляя предположить в авторе первородную противоестественность и невыдуманность.

Вы понимаете? Язык и герои автора ничему не соответствуют. Но ты видишь, что это - автор ничему не соответствует. Он по-настоящему уродлив и самобытен. Настоящий герой мамлеевской прозы – сам Мамлеев. А это мало кому удается, вдруг вызывая в тебе настоящий читательский запой с дрожанием рук при перевертывании страниц и с горящей душой, которая пьет политуру. Его проза - прыжки и ужимки одинокой души. И ты вдруг чувствуешь свое соответствие им, в чем никогда не смел признаться.

Оно конечно. Сосредоточенность Мамлеева на своем одиноком писательском пупе, боящемся смерти и льнущем к потустороннему, сперва снискала к нему уважение в узком кругу эзотерического “кружка на Южинском”. Ницше, кажется, говорил, что настоящий мыслитель обязан гениально изображать из себя настоящего мыслителя. То есть быть обезьяной самого себя перед публикой, ему внимающей. Сугубая серьезность Мамлеева в восприятии себя, своих мыслей и своих текстов шла ему на пользу. Круг его читателей почти совпал с кругом учеников и адептов. Особые ценители любили его прозу за нечаянный юмор, который лично писателю не свойственен. Свою роль играло и то, что 40 лет назад – в хрущевско-брежневской Москве все эти “поиски Абсолюта”, посюсторонняя жизнь мертвяков, “разломы Иного” и забавное присутствие косноязычных чертяк производили впечатление откровений. Не то, что сегодня, когда любой школьник может кастанедить и достоевскать, рене-генонить и буддизировать.

О житейском здравомыслии Мамлеева говорит его биография. Когда в начале 70-х он эмигрировал из СССР, самые близкие друзья оплакивали “Юрочку” как покойника. Ну не сможет он там, у них. У него ведь электричка, отъехав полчаса от трех вокзалов, скрывается “в святой Руси лесов, тайн и прозрений”. У него любой дебил рассуждает об особом пути русской мистики, выпивая и не закусывая. Ну не сможет он там. Смог как миленький. Выпускал книги на туземных языках. Читал лекции сперва в американских, а затем французских университетах. Через 20 лет вернулся в Россию физически и морально окрепшим, готовым на десятилетия письма и учительства.

Почитал его роман да и задумался: может, Мамлеев и сам свалился в нынешнее вымороченное пространство из иных времен? Да хоть бы из тех же 60-х, из своего Южинского переулка в центре Москвы, где у него в квартире собирались молодые люди, выломившиеся из фантомной вечности социализма. Там зачиналась московская метафизика путешествий по иным мирам, дурдомный астрал. А теперь уже и не определишь, где шизоидный кошмар сна и мечтанья, а где обыденная дрянь, которая хуже иного бреда. Параллельные времена, как известно из метафизики, не сходятся. История, - в том числе, русская, - фантасмагорит по-черному. Вот и бродят по нынешней жизни всякие призраки. Взять хотя бы того же Мамлеева. Или нас с вами, уважаемый читатель. Как говорил некто из великих: одни любят труп в себе, другие – себя в трупе. Архи-адская разница!