Игорь ШЕВЕЛЁВ.

Московский
андеграунд.

ПОНЯТЬ СЕБЯ КАК ПАРТИТУРУ.

Есть ли сегодня в России поэзия? Вот вопрос. Не поэты, поэтов - много и
хороших, а поэзия? Мы помним поэтический бум конца 50-х - начала 60-х
годов, когда именно слово русской поэзии принесло чувство новой свободы. Потом
было обретение “великих четверых” : Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Цветаевой. Потом был “последний русский классик ХХ века” - Иосиф Бродский. Что сегодня?
Первый международный поэтический фестиваль, прошедший недавно в
Москве, подтвердил, несмотря на прекрасную организацию и внутреннее
веселье, тезис от обратного - поэзия в России превратилась в глубоко частное
дело самого поэта. В этом, наверное, его тяжесть и его выход - пройти насквозь не
столько через внешнее непонимание, сколько через внутреннюю косность. Найти те последние слова, которые и станут твоим собственным Словом.
В этом смысле поэзия Веры Павловой - показательна и образцова. Ее муж, сам
поэт, Михаил Поздняев, рассказывает, что когда Вера принесла свои стихи в
редакцию журнала, где он тогда работал, его, человека циничного и
начитанного, поразило, что она пишет так, как будто до нее русских стихов вообще
никто не писал. Только не в смысле дилетантского выборматывания азов
версификации, а как вполне сложившейся формы собственного слова.
Поэзия - это всегда свобода. Настоящая поэзия не может не шокировать своим
выходом “по ту сторону добра и зла”. Той мистической глубиной, на которой
человек судит себя и мир без оглядки на внешние приличия.
Предельная свобода лаконичных и законченных, как выдох, стихов Веры Павловой
была воспринята многими читателями и слушателями как эпатаж, как эротическое
хулиганство, соединение, по бессмертному слову товарища Жданова, отнесенного к Анне Ахматовой, монахини и блудницы в одном лице.
Между тем, это соединение противоположных тональностей, контрапункт, который и есть любой человек. А в эстетическом плане - то “нарушение приличий”, которое и есть искусство: умение увидеть мир и себя как в первый раз.


Вера ПАВЛОВА:"НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, ЧТО СНОВА ВЫЖИЛИ"

"Любились так, будто завтра на фронт
или вчера из бою,
будто бы, так вбирая рот в рот,
его унесешь с собою,
будто смогу, как хомяк, - за щекой -
твой, на прощанье, в щечку. . .
Будто бы счеты сведу с тоской,
как только поставлю точку. "


"Зачем считала, сколько мужиков
и сколько раз, и сколько раз кончала?
Неужто думала, что будет мало?
И - было мало. Список мужиков -
бессонница - прочтя до середины,
я очутилась в сумрачном лесу.
Мне страшно. Я иду к себе с повинной.
Себя, как наказание, несу. "


"Буду любить, даже если не будешь еть.
Буду любить, даже если не будешь бить,
если не будешь любить - буду любить.
Буду любить, даже если не будешь быть. "


"Одиночество - это болезнь,
передающаяся половым путем.
Я не лезу, и ты не лезь.
Лучше просто побудем вдвоем,
поболтаем о том, о сем,
не о том, не о сем помолчим
и обнимемся, и поймем:
одинокий неизлечим. "


"Мораль есть нравственность б/у,
весьма поношенное платье.
Я видела ее в гробу.
Она меня - в твоих объятьях".

-Вера, читая ваши стихи, поневоле задумываешься над "последними вопросами". Так что, сразу извините за глупость, но - что такое любовь?

-Это для начала? Ох. . . Есть целый ряд вопросов, которые задаешь себе
поутру, перед тем как встать, и каждый раз на них заново отвечаешь. Что есть
любовь - из этих вопросов. Так же как вопрос: что есть поэзия?Оказалось, что в
разном возрасте ответы на эти вопросы совершенно не совпадают. Недавно только
открылось, что есть "молочная" любовь, как есть молочные зубы, и любовь
"коренная" - и между ними почти ничего общего. Надо было дожить до 33 лет, чтобы сделать это печальное открытие. . . И что та, "молочная", была только предисловием к настоящей. Обнаружилась дурная бесконечность: одна, другая, пятая, десятая. . . В "Хабанере со списком" из книжки "Второй язык" я попыталась написать свой "дон-жуанский" или, точнее, "карменский" список. Была такая бравая, озорная
идея: вот я вам сейчас всем!. . И вдруг оказалось, что это сделать невозможно, что в
памяти ничего не осталось. Что опыт стерся практически бесследно и осталась
одна глубокая печаль. Все кончилось плачем по утраченному времени, по тому, что
близость оказалась приблизительной, и путь этот ни к чему не ведет. И я пыталась
понять, зачем же все это было нужно, и поняла одну замечательную вещь. Что память не держит ничего лишнего. Все, что не идет к делу - сокращено, оно лишнее. А все
случайное, нелепое - и зачем только я это помню? - ждет своего часа. Все
замечательно.

"Я их не помню. Я не помню рук,
которые с меня срывали платья,
а платья - помню. Помню, скольких мук
мне стоили забытые объятья,
как не пускала мама, как дитя
трагически глядело из манежа,
как падала, набойками частя,
в объятья вечера, и был он свеже-
заваренным настоем из дождя
вчерашнего и липовых липучек,
которые пятнали, не щадя,
наряд парадный, сексапильный, лучший
и ту скамью, где, истово скребя
ошметки краски, мокрая, шальная,
я говорила: Я люблю тебя.
Кому - не помню. Для чего - не знаю. "


-Любовь, растаяв, проросла стихами?

-Путь к себе начался с эротических стихов. Прикладные стихи:я их писала на
записочках и оставляла на подушке, уходя от любовников. Вроде того, как
самурай, приходя со свидания, тут же писал возлюбленной записку со словами:"Как
было классно!", привязывал к цветку, и слуга все это ей относил. Кое что даже
вошло в книжку "Небесное животное", где самое древнее стихотворение: "Нежным по нежному писаны лучшие строки: / кончиком языка моего - по твоему небу, / по
груди твоей, почерком бисерным, по животу. . . / Нет же, любимый мой, я написала о
тихом! / Можно губами сотру / твой восклицательный знак?" Оно из тех
записок. Характерно, что голос ставился именно на этом. Когда певцу "ставят
голос", первая задача - углубить дыхание как можно ниже. Опустить голос. Как
говорит моей старшей дочери педагог по пению:"Наташа, опирай на матку!" Как я
оперла на матку, так все и зазвучало.

-Любовная поэзия стала средством овладения собой как инструментом?

-В вокале что происходит. Есть связки, вот они, в горле. Ты должен как можно более
увеличить это звучащее пространство вниз, и тогда голос на столько же уходит
вверх. Ты присоединяешь к себе голосом свои собственные органы. И в человеке
начинает резонировать, звучать практически всё. В идеале - от пяток до затылка и
выше. Вот ты - целый. Ты абсолютно свободна, можешь петь тончайшие вещи. Возникает
такой тонкий-тонкий голосовой флажолет, когда вообще непонятно, где звучит и что
поет. Ты вся звучишь. У поэта - все то же самое, понимаемое как метафора.

"Не просто из тишины -
из недопустимости речи,
из чувства, что речи нужны
затем, чтобы чувства калечить,
из муки, что слово - не меч
разящий, но выстрел картечью,
из страха, что всякая речь -
симптом недержания речи, -
высовывается строка,
как яблоко из червяка. "

"Понять свою архитектуру,
на коже вычертить чертеж
и выяснить:губа не дура,
рука не дура, грудь не дура,
натура - та совсем не дура,
коль скоро в ногу с ней идешь.

Понять себя как партитуру
и выяснить: не хватит кож".

-Но каково это - быть звучанием?

-После того, как ты научился, ты уже не можешь не петь. Это уже твой образ
жизни. Если ты два дня не писал стихи, ты болен физически. У тебя ничего не
работает, ты умираешь, тебе отказывает организм. И все это происходит с такой
неотвратимостью, что тошно. Когда ты поймешь, что ничего нет, кроме этой ямы, тогда только ты начинаешь из нее вылезать.

-Насколько этот внутренний голос совпадает с внешним?

-Ни насколько. Произнося стихи вслух перед людьми, я испытываю жуткие
мучения, после этого у меня болит все тело, я чувствую, что этим я стихи
предаю. Как если бы, имея перед собой всю партитуру, что-то пищать из нее тонким
голосом. Партитура - не горизонтальна, она аккорд, звучащий одновременно. У Софьи Губайдулиной есть отличный хор на стихотворение то ли Айги, то ли Цветаевой, не
помню, где каждый из исполнителей поет по одному слову, а все стихотворение
звучит сразу - аккордом. Одновременно. Стихотворение - восходящая
лестница, идущая вниз. Оно должно быть - сразу.

"Муза вдохновляет, когда приходит.
Жена вдохновляет, когда уходит.
Любовница вдохновляет, когда не приходит.
Хочешь, я проделаю все это одновременно?"

-Может, поэтому, несмотря на ваши периодические выступления у читателя возникает сомнение: а существуете ли вы на самом деле?

-Да, в журнале "Октябрь" была статья, где было написано, что я не существую - за
меня стихи пишет группа мужчин. Между прочим, когда художник Владимир Сулягин
принес мои фотографии в "Плейбой", Артем Троицкий спросил:"Это сама поэтесса
или - модель?" Будем считать, что я - модель поэтессы. Остановимся на этой
версии.

-Но не может же реальная женщина быть настолько исповедальной!

-А у меня нет задачи исповедоваться. У меня задача - взять куски своей жизни и
придать им гармоничную форму. Для меня это условие дальнейшего продвижения по
жизни. Себя осваиваешь так же, как мир, только раньше мира. И все равно - любовный
это опыт или какой-то другой, не суть важно. Нет задачи выговориться. Это не
вопрос исповеди. С исповедью вообще странная вещь. Я однажды покаялась в своих
стихах, сказав, что, возможно, то, что я пишу, вводит других в искушение. Кончилось
тем, что я два месяца не писала. У меня все отнялось, я чуть с ума не сошла, это
было страшно. Так что с исповедью шутки плохи. Ты четко формулируешь свой
грех, чтобы отъять его от себя. А я, наоборот, четко формулирую прожитое, чтобы
оставить себе. Это прямо противоположно исповеди.

"В неэвклидовом пространстве гениталий
мы с тобою по-пластунски пролетали
над землею, состоящей из италий
и парижей, на гудящие педали
нажимали и парижи покидали,
тычась в незапатентованные дали,
где домашние драконы обитали
и от демонов девицы залетали. . .
В неэвклидовом пространстве гениталий
друг ко другу мы дорогу скоротали. "

-Иногда кажется, что вся ваша поэзия - отчаянная попытка прорваться через
"неэвклидовое пространство гениталий" во что-то иное. Это так?

-Просто ищешь какие-то узлы, где жизнь максимально себя проявляет. То есть это
те "черные дыры", через которые проваливаешься в совершенно иное. Откровенность
- не самоцель, а условие проникновения в эти узлы. Мистика точного стиха в
том, что возникает иллюизия последнего ответа. Известное определение, что поэзия
- лучшие слова в лучшем порядке, это на самом деле определение прозы. А поэзия -
единственные слова в единственном порядке. Они могут быть и худшими, не в этом
дело. Они - единственные. Это мистификация. Последние ответы не человеческое
дело. Но в поэзии возникает иллюзия, что и человеку это дано. Что это кочка на
болоте, на которую ставишь ногу, и она не провалится. Или клюка в руках
слепого. Дурная бесконечность метафор. И физическая любовь - метафора. Вообще вся
физиология насквозь метафорична. Если ее изучить глубоко, в ней столько же
ответов, сколько, допустим, в языке. Я себя так и называю -
"метафизиолог". Метафизиолог и собака Павлова - в одном лице.

"Битва, перед которой брею лобок
бритвой, которой бреется младший брат.
Битва, а собираюсь, как на парад.
Бритый лобок покат, как тот колобок,
который мало от кого до сих пор ушел.
А от тебе и подавно не утйи.
Бритва новая, бреет хорошо.
Битва стара. Поражение впереди. "

-Люди обычно делают вид, что понимают, кто они такие. Как протекал ваш путь
самопознания?

-Мою книжку "Небесное животное" прочитал профессиональный психоаналитик. Его
диагноз был следующий:"Ярко выраженная интерсексуальность". . Полезла в
словарь, читаю:"Интерсексуал:организм с невыраженными признаками пола". Средний
род. Небесное животное. "Зимой - животное / Весной - растение / Летом -
насекомое / Осенью - птица / Все остальное время я женщина". Вопрос: что есть
я? - это из тех самых, из утренних. Ответ на этот вопрос дан благодаря книжке
"Небесное животное". Там я физически что ли себя объединила. Присоединила к себе
все свои части, органы, освоила биологию. А в следующей книжке - "Второй язык" -
освоила свою биографию, присоединила себя-девочку, себя-девушку. Присоединение и
опора на мое время, на род, не на свою матку, а на мамину, бабушкину, которую ей
недавно удалили, и так далее.

"Слово, слово, что там в начале?
Раскладушка, на которой меня зачали
по пьяни, по неопытности, по распределенью,
по любви, по кайфу, по моему хотенью. . . "

-В форме вашего стиха поражает отточенная минималистская афористичность и - соединение "матерного с метафизическим". Как это получается?

-У меня перед глазами, как морковка у осла, идущего за ней, некое идеальное
стихотворение. В нем нет слов. По стройности своей это некая кристаллическая
решетка, что-то среднее между таблицей Менделеева и таблицей
умножения. Пытаешься заполнить изначальную гармонию словами так, чтобы ее не
нарушить. Между прочим, матерные слова укрепить в этой идеальной структуре
гораздо проще, чем такие, например, как "Бог" и "душа". Я написала новый цикл
"Песнь песней", а потом решила его проанализировать и посчитать все упоминания
частей тела. На 500 строк у меня оказалось свыше 70 наименований частей тела, из
которых можно собрать практически весь организм. Там есть всё - от клетки до
полного человека. Нет только "сердца" и "души". Будем надеяться, что это - все
стихотворение. А то, что в стихотворении мало строк. . . Я не могу создать силовое
поле, которое держало бы больше 16 строк. И даже не видела, если
честно, убедительных образцов. Вообще, я считаю, идеальное стихотворение умещается
в один выдох.

"Аvе тебе, матерок,
легкий, как ветерок,
как латынь прелата,
налитой и крылатый,
как mots парижских заплатки
на русском аристократки,
как чистой ночнушки хруст, -
матерок из девичьих уст. . . "

-Ваши стихи подобны интимному дневнику. Но вы, я знаю, ведете и настоящий
дневник. Что он вам дает?

-Стихи создаются в голове. Еще одно преимущество минимализма:нет
черновиков. Дневник пишется рукой, и много чего открывается в процессе самого
писания. Вообще, я считаю, у цельного человека должны быть три поставленных
вещи:голос, почерк и походка. Больше ничего не надо, чтобы сразу его
узнать. Поэтому почерк для меня вещь мистическая. Я считаю, например, что письма
надо писать красивым почерком. Это - ласка на расстоянии. Твоя рука, идущая по
бумаге, прикасается к тому человеку, которому пишешь. Рука знает нечто
большее, чем я. Поэтому дневник это как бы разговор с собой настоящей, ориентация
на местности:"Где находимся подруга? Что видишь? Похоже, что мы дома".

-Дома - дочки. Что это для женщины и поэта? Испытание?

-Это их надо спрашивать, как они справляются с таким испытанием. Я справляюсь
легче, а они - каждая по-своему. Младшая, относясь ко мне с большим юмором и
глубиной. Как-то накануне 1996-го муж спросил, какой бы я хотела получить
подарок на Новый год. Я сказала:"Письмо от Бродского". Это была как бы формула
невозможного. К несчастью, доказанная судьбой. Через три недели Бродский умер. А
"письмо от него" я нашла под подушкой. Лиза напечатала на машинке:"Я прочел
твои стихи. Они мне очень понравились. Пиши еще. Иосиф БроЦкий". Я вклеила это
письмо в дневник.

"Больно? Давай поглажу.
Щиплет? Давай подую.
Страшно? Встаю на стражу.
Бьет? Подставляю другую.
Мучает? Рада стараться,
рада кудахтать над ней.
Сквозь меня продираться
ей было больнее".

-Не означает ли для вас чтение чужих книг, стихов - чтение писем, написанных
лично вам?

-Только это и означает. Я читаю, мысленно отвечаю на написанное, переворачиваю
страницу и вдруг нахожу там ответ на мой вопрос. Так я читала
Мамардашвили, Юнга. Недавно так прочитала сборник стихов Вениамина
Блаженного. Жил в Минске 80-летний старец, и вдруг как бы находишь в ящике
письмо от него. Мне принесли книжку стихов Игоря Чиннова - какая там
цельность, какой путь, какая последовательность! А вообще в этом году я все
время читаю Пушкина, потому что преподаю его детям в студии.

-И Пушкина читаете тоже как лично к вам обращенное?

-Мало того, что он мне пишет. Он - является. Еду в метро, входит пьяный
старик, садится рядом, говорит:"Хочешь стихи почитаю?" - Я говорю:"Хочу". И он
мне читает "Полтаву". Практически всю. Мы едем пять остановок. Читает
классно, по-настоящему, как нужно. Красивый поставленный голос. Потом вдруг
остановился. Я говорю:"Еще". Он говорит:"А иди ты на . . . ! Ты, дура, все равно
ничего не понимаешь, дерьмо цыплячье иерусалимское!" И заснул у меня на плече. И
я поняла, что это - Пушкин. Он воплотился в этого мужика. Для того, чтобы сказать
мне, что я ничего не понимаю. Так что с Пушкиным у нас все нормально. . "




Из дневников.

Урок у детей: "Если тело - автомобиль, то душа - . . . ?"
Дети отвечают:"шофер", "мотор", "бензин". . .
Лиза отвечает:"тормоза".

"Поэзия - не образ жизни, не стиль, не метод.
Стихотворение - система координат, но не оно в нее вписано, а она - в него".

"Если бы мне дали вторую жизнь, я была бы балериной. Третью - модницей. А
четвертую - опять балериной".

Разговор с пятилетней Наташей. "Мам, за что ты меня любишь?" Говорю:"Просто
так. Ни за что". Она мне:"Я бы на твоем месте сказала: за все".

Матвеич, мой папа, дернув меня за цепочку с крестиком:"А если твой следующий муж
будет каким-нибудь футуристом, что ты будешь носить вместо крестика?"

В студии с детьми. "Кого вдохновляет муза трагедии?"
Ярослав:"Неудачников".


"Отныне что ни пенье - отпеванье,
что ни успенье, то неуспеванье
допеть дуэтом. Остается - хором,
рыданья подавляя соль-минором.
А ты молчишь. Твое молчанье сольно.
Тебе не больно. Курица довольна. "

МАРТ.
"Под черепаховой гребенкой
заката:надо же я - рыжая!
А, может быть, родить ребенка?
Не может быть, что снова выжили!
И эскалация помойки.
И сквозняками просифонило.
И не поймешь - еще настройка
или давно уже симфония?. . "

30 СЕНТЯБРЯ.
"День ангела. Нелетная погода.
День Мученицы, аки день танкиста,
любимый праздник нашего народа.
Как в танке, глухо в поднебесье мглистом,
а выше - тишина глухо-немая,
слепые звезды. . . Милостивый Боже,
Ты знаешь, я прекрасно понимаю
тех, кто в Тебя уверовать не может. "

"О чем? - О выживанье после смерти
за счет инстинкта самосохраненья,
о мягкости, о снисхожденьи тверди
небесной напиши стихотворенье.
SOSреализм - вот метод. Каждой твари
по паре крыльев - рифм - воздушных весел,
чтоб не пропали, чтобы подгребали,
чтоб им дежурный голубь ветку бросил
небесной яблони, сиречь, оливы,
цветущей, пахнущей, вечновесенней. . .
О том, что умирание счастливым
заметно облегчает воскресенье. "


Москва. Декабрь 1999 года.