Домой Вверх

 

 

МАНИЯ УЧИТЕЛЯ

-Алексей, разрешите начать с поздравления: 31 августа вам исполнилось пятьдесят лет. Представляю, что значила всегда эта дата рождения для человека, которому на следующий день надо было идти в школу. Даже если его фамилия – Учитель. Но в этот раз все складывается замечательно. Ваш фильм “Дневник его жены” получает премию “Ника” как лучший фильм года. Не говоря о выдвижении его на “Оскара” и множества премий на фестивалях. Не говоря о снятых вами до “Мании Жизели” множестве документальных фильмах, включая знаменитый “Рок”. Жизнь, кажется, налаживается?

-Я думаю, все это говорят, но я бы даже не хотел упоминания этой даты. Я ее абсолютно пока не воспринимаю. Есть какие-то вехи в кино. “Дневник его жены” дал мне колоссально много. И с точки зрения работы, и что потом происходило. Общение с зарубежными кинематографистами. И то, что появилась возможность снимать новые фильмы. Есть замечательная группа, великолепный литературный материал.

-Новый проект?

-Даже два проекта. Первый – по сценарию Александра Миндадзе “Предчувствие космоса”. Очень необычное повествование с элементами мистики, предчувствия. Рассказ ведется от лица очень простых людей, в чьей жизни, как и в жизни страны, исподволь возникает нечто грандиозное, что переворачивает как их характер, так и мир вокруг. Обычные незаметные люди, в конце один такой же, как они, молодой человек оказывается Юрием Гагариным.

-Ретро?

-Да, конец 50-х, небольшой северный портовый город, четыре героя. Это любовная история. Один герой настолько подражает другому, что и внешне становится на него похож. А героини вообще сестры, их сложно различить. Сначала герой любит одну, потом другую, потому что первую соблазняет его друг. Я рассказываю бытовую сторону, но и в ней есть некий философский смысл. Мы иногда не замечаем подмену своей жизни. А от нее происходят вещи, которые изменяют твою суть. Это все довольно сложно передать, но работа уже идет. Частично картину финансирует министерство культуры. Другую часть мы ищем, надеюсь, и она будет.

-А второй проект?

-Неожиданно возник еще замысел, который, возможно, мы реализуем первым. Так получилось, что Александр Алексеевич Голутва, первый замминистра культуры, был продюсером двух моих картин. Как-то он упомянул, что есть интересный сценарий Александра Рогожкина, которого все мы знаем по вполне определенным картинам. Я прочитал и давно не испытывал такого потрясения. Само собой разумеется, что я сразу же захотел это снимать. Меня удивило, почему сам Рогожкин, имея такой материал, - а сценарий написан лет семь назад, - не сделал этот фильм. Для меня это загадка. Но история потрясающая.

-Можно в двух словах?

-В двух словах сложно, но фабула такова. 43-й год. В Мурманске, куда в то время приходили англо-американские суда как с военной, так и с продовольственной помощью, по негласному соглашению союзников был включен в договор пункт о создании публичного дома для иностранных офицеров и моряков. Что и было сделано. Но был необычный дом. Во-первых, он, конечно, назывался Домом дружбы. Во-вторых, был совершенно засекреченным “объектом”. В-третьих, женщины, которых туда отбирали, были не проститутки. Кроме внешних данных, требовалась безупречная анкета. Это должны были быть образцовые комсомолки, часть из них знала языки, другие прошли фронт. Попасть туда было непросто.

-Зная ваши предыдущие фильмы о неординарных женских судьбах, можно предположить, что и там речь идет о любви?

-Да, по сюжету так складывается, что американский морской офицер захватывает с собой в виде шутки командира нашей подводной лодки, спасшей его корабль. После немало выпитого они переодевают нашего моряка в американскую форму, и главная героиня, бывшая военная разведчица, которую по ранению комиссовали, и она попала туда, влюбляется в нашего героя. Дальше закручивается совершенно невероятная и безнадежная любовная история с множеством коллизий. Это одна линия. А другая, - то, чем меня и привлек будущий фильм, - это 15-летняя девочка, от лица которой ведется рассказ. Странная, молчаливая девочка, почти ребенок, которая в доме топит печи, меняет белье и – все видит. Она прилично знает язык и приставлена слушать, что происходит. А суть в том, что после войны всех этих женщин нашли. Таких домов было три – в Мурманске, Архангельске и Северодвинске. Более трехсот красивых этих женщин посадили на три баржи, отвезли в море и там потопили торпедами. Спаслась только эта девочка. История документальная.

-Невероятно.

-При этом она не о публичном доме. Там безумно интересные женские персонажи. У них был политрук, завхоз, начальник воспитательной части – эстонская коммунистка Лаура.

-Фильм должен быть совместный с американцами?

-Когда “Дневник его жены” выдвигался на Оскара, мы в Лос-Анджелесе встречались с продюсерами, вели разговоры. Поразило их желание работать с нами, масса интересных предложений. Несколько проектов было связано с Россией – о любви Карла-Густава Юнга к русской пациентке и коллеге, которая потом уехала в Ростов и там ее во время оккупации расстреляли фашисты. Фильм о любви Пастернака и Ольги Ивинской. Из того, что я им рассказал, их заинтересовала эта история – “Дом”. Тут преследуются две цели. Во-первых, если делать серьезный фильм, все равно нужны иностранные актеры. Потому что моряки – англичане и американцы.

-И делать на английском языке?

-Да, отчасти. И второе, главное. Мы жалуемся, что наши фильмы в России мало смотрят. В мире их не смотрят вообще! Разве что купят для телеканала. Мы варимся в собственном котле. А кино, как и любое производство, ушло по кооперации далеко вперед. В любом фильме участвуют три, пять, шесть студий из всех стран. И возникла идея сделать фильм не на американские только деньги, а пополам. Тут не обойтись без государственной поддержки. В каком-то смысле, это идеологическая акция – прорубить окно туда. Это даст возможность привлечь мировых звезд. И, главное, прокат в Америке и по странам Европы, - то, чего у нас нет совершенно. А, между прочим, Америка владеет 80 процентами мирового проката.

-Плюс американский сценарист?

-У Рогожкина, скорее, не сценарий, а киноповесть. Мы договорились с ним о ее обработке. Нашли замечательного американского сценариста Грегори Маккуэта. Втроем, - я, он и Дуня Смирнова, с которой я работаю постоянно, - составили подробный план с отработкой некоторых эпизодов. Сейчас он закончил первый английский вариант. Дальше будет русская адаптация, еще две редакции, потом мы показываем сценарий студиям и дальше – актерам. Есть безумные планы относительно западных звезд. Девушек будут играть русские актрисы. Пока я утвердил одного Андрея Сергеевича Смирнова, который в предыдущем фильме играл Бунина. Здесь он сыграет охранника дома –полукалеку и пьяницу, весьма колоритного персонажа.

-Планы строить опасно, но все же когда может быть готов фильм?

-В середине октября мы начинаем подготовительный период, а в феврале начнутся съемки, которые займут пять месяцев. Возможен вариант, при котором американцы скажут, что будут готовы только к лету. Тогда мы сначала начинаем снимать историю Миндадзе.

-Во всех фильмах вас прежде всего привлекает не совсем обычная женская судьба. В этом есть что-то личное?

-Вы абсолютно правы. В “Доме” меня прежде всего интересует эта девочка и главная героиня, бывшая разведчица. “Предчувствие космоса” – это две сестры, одна из них с очень нелегкой судьбой. Да и бунинскую историю, несмотря на всю разность, тоже во многом переносил на себя.

-А у вас нет ощущения, что само течение времени, разные его десятилетия изменяют историю любви, на первый план выходит что-то иное?

-Ощущение женщины изменяется, но само состояние любви, если еще можно говорить о таковом по отношению ко мне – абсолютно одинаковое. Странное такое чувство. И, кстати, история Бунина доказывает, что это так. Дело не в возрасте, а в том как ты чувствуешь женщину, и как она реагирует на тебя. В зависимости от этого отношения могут стать чисто телесными, а может возникнуть совершенно новое чувство, если ты ее действительно любишь. И вот это ощущение новизны оно, как и 30 лет назад было, когда влюблялся, так и сейчас может возникнуть. Состояние одинаковое, другое дело, что с возрастом ответственность начинает давить на мозги.

-Это с точки зрения пловца в любовном море. Но и само море меняет течения по ходу времени. Как сказал недавно Андрей Кнышев, с молодости ему нравились хиппующие девушки из хороших семей. Девушки и сейчас хиппуют, но почему-то из хороших семей куда-то исчезли.

-Я понял. У меня была такая история. Я только закончил ВГИК. Мы с приятелем пошли в Питере в университетское общежитие, где у него была подруга. Он сказал, что там есть очень красивая эстонка. Когда мы пришли, там сидела эта эстонская девушка, Кристина. Очень симпатичная и по тем временам невероятно свободная, абсолютно ничего не боящаяся, без наших комплексов. Хочешь целуйся, хочешь кричи, хочешь говори, о чем угодно. Невероятно образованная, эрудированная, начитанная. Я дико в нее влюбился. Единственная странность, которая почему-то сидела в голове, что я как бы не хочу жениться. Да, я ее люблю. Но сейчас она, потом будет еще кто-нибудь, жениться ни к чему. Прошло больше года, мы жили вместе у моих родителей, которые тоже ее безумно любили, и вдруг в какой-то момент она мне говорит: “Ты знаешь, я выхожу замуж”. Я обалдел, но при этом не могу сказать, что очень расстроился. –“А кто он?” – “Да вот один западный немец. Мы познакомились два года назад. Он все это время не приезжал, а сейчас наконец разрешили, он оформил документы”. А это середина 70-х, те времена.

-Волна отъездов из страны, куда глаза глядят…

-Я так думаю: ну, пусть едет. Там нормальная жизнь, ей будет лучше, чем здесь. Чего я ей буду мешать? А я еще что-нибудь найду. Я не говорю, что она плакала, потому что ждала от меня совершенно иного. Все можно было изменить, но – состоялось. Была свадьба, и она уехала. Тут начинается самое удивительное. Я запомнил свое состояние. Где-то через неделю я начинаю понимать, что совершил не просто ошибку, а что-то страшное и непоправимое. Она оставила какой-то телефон, и я помню, как ночами ходил на телефонный пункт, тратил безумные деньги, звонил, посылал телеграммы латинскими буквами, умолял вернуться. Но, естественно, было поздно, ничего не произошло.

И в течение жизни эта история все время ко мне возвращается. Прошло какое-то количество лет. Я первый раз собираюсь жениться. Вдруг звонит эта Кристина и говорит: “Ты знаешь, мой муж умер”. А я уже начинаю жить совсем другой жизнью. Она приезжает и опять возникает момент выбора. А у меня уже какая-то биография режиссерская, - неприятности из-за моих звонков туда рассосались, когда меня во Францию не пускали на съемки, - и у меня опять не хватает духа. Хотя я ее и тогда безумно любил, и она тоже.

-История для кино.

-Да, и мы опять продолжали общаться. Она вышла замуж за человека, намного старше ее, родила ему троих детей. Всего у нее четверо, притом, что внешне она абсолютно не изменилась. Она живет в Германии, мы иногда встречаемся. Удивительная женщина, которая прошла и еще в какой-то степени идет через мою жизнь. Но вот эта фатальность нехватки чего-то или у меня, или у нас обоих, выстроила наши жизни совершенно по-иному. Мы даже с ней рассуждали: а, может, если бы остались тогда вместе, то давно бы уже разошлись? Не знаю, может, эту историю я ношу в себе, строя различные линии и ответвления?

-Я вспомнил книгу “Дорога в Рим” Николая Климонтовича, где сделана попытка уловить этот любовный дух того времени.

-Кстати, только что в отпуске я перечитывал это. Новый сборник его рассказов, но там много из “Дороги в Рим”. Эта книга когда-то мне очень понравилась. В ней больше цинизма и откровенности, чем у меня, но в ней есть дух, который мне близок. По тому, как надо воспринимать любовь, женщину, и что при этом происходит в наших мужских мозгах.

-Многое идет не только от поколения, но и от семьи. Чтобы тонко ощущать женскую судьбу, надо ли обязательно быть “маменькиным сынком”? Расскажите, может, про родителей?

-Папа – режиссер, оператор. Знаменит тем, что снимал всю ленинградскую блокаду. Мама работала в издательстве “Искусство”, редактируя книги по театру. Она была очень интеллигентной женщиной и дала мне очень многое, приобщила к искусству. Отец, естественно, отсутствовал, был на съемках. Потом, во времена института, мы с ним сильно очень сошлись. В какой-то момент даже работали вместе. Он был поразителен в одном: таких примеров, как он умел находить своего героя в документальном кино и любить его, я не знаю. Я не забуду кадр: деревня, по улице идет странный скрипач – с большим носом, полупьяный. Длинный-длинный кадр: он идет по улице и что-то наигрывает. Для тех времен это была невероятно пронзительная штука. Лицо не дебила, а спившегося такого школьного учителя. И то, как он снимал Ольгу Берггольц, других…

-Когда он умер?

-Он умер в 88-м году. Очень тяжело умирал от рака. Через 7 лет умерла мама. Я заканчивал “Манию Жизели”, должен был уезжать в Москву записывать музыку, у нее случился инфаркт. Потом врачи говорят, что все нормально, и через неделю ночью второй. Ее не стало. Тяжелый был период. Я, действительно, очень ее любил.

-Это интимное душевное переживание, которое вы передаете в своих фильмах, - и от папы, и от нее?

-Я от родителей очень много перенял. Отец был такой же, как я, - внешне открывался редко. Он был немного зажатый в жизни, что, как ни странно, и мне свойственно. Мама, наоборот, - очень открытый человек, к которому все тянулись. Я получился гибридом. Иногда это мне мешает, иногда помогает очень сильно.

-Вы снимаете тонкое, поэтическое кино на полутонах, на настроении. Как это совместится с американцами, не боитесь?

-Не знаю, будем совмещать. Дело ведь не в моем стремлении к всемирной известности. Это новое требование к самому нашему кинематографу. Может, я обожгусь. Может, мне скажут в конце: “Вы отстранены от монтажа”, - там это часто бывает. Монтаж –любимая моя вещь. Три четверти кино я делаю за монтажным столом, могу менять сценарий, для меня это серьезный процесс. Может, в силу своей замкнутости я ощущаю себя лучше всего, когда остаюсь один на один с пленкой. Я и монтажер, которая, кстати, работала еще с моим отцом. Мы понимаем друг друга с полуслова. Я знаю, что могу только исправить, ни в коем случае не испортить.

-Вы ведь начинали как документалист, это иной тип режиссера?

-Это абсолютно разные профессии. И по подходу, и по организации, и по масштабам. Получилось так, что я должен был снимать о Спесивцевой документальную картину. И в тот момент она умирает. Закрывать фильм жалко, поскольку материал был безумно интересным. И от незнания того, что меня ждет, я решил, - а почему бы не игровое? Сценарий был написан быстро. Госкино сразу выделило деньги. У меня не было даже времени задуматься, что же я делаю. А потом кино – это наркотическая зависимость. После “Мании Жизели” я не понимал, как раньше мог без этого жить.

-Подобно отцу, вы фиксировались на человеке, снимали биографические фильмы, будь то Бунин или Спесивцева. Новые фильмы ведь уже не о знаменитых личностях?

-Понимаете, когда я снимал картину о Бунине, я больше всего пытался абстрагироваться от Бунина. Для меня это был – писатель, мужчина такого-то возраста, с ним происходят такие-то вещи. Если бы я все время думал, что это – Бунин, кино, возможно, получилось бы совсем иным. Для меня была важна история любви, которая могла случиться с любым другим писателем. Дело в том, что после “Мании Жизели” мы с Дуней Смирновой решили делать трилогию о знаменитых людях эмиграции: Спесивцева, Бунин, Набоков. С Набоковым нас сразу охладили: родственники не дали прав на биографическую экранизацию. Остались две картины. И я как бы устал от кокретных привязок. История любви в “Доме” женщины, фамилия которой никому неизвестна, мне очень близка. Тем более, что и там есть прототипы, так же, как и в “Предчувствии космоса” Миндадзе. Там рабочий парень, который хотел убежать на Запад, попал в психушку, но потом все равно убежал из страны. Все черпается из жизни.

-Переход в режиссеры игрового кино изменил вас как личность?

-Конечно. И по отношению к людям, и по работе на площадке. Как говорит Андрей Сергеевич Смирнов: “Режиссер – это убийца”. Я могу решиться на очень непростые вещи. Например, в “Дневнике его жены” мы сняли процентов двадцать фильма, я посмотрел материалы и понял, что дико ошибся в двух актерах, очень известных. И я их меняю, несмотря на пересъемку, на панику в группе. На ключевую роль Марги я беру Лену Морозову, которую увидел в спектакле, был поражен и пригласил в фильм. Теперь она получает кучу премий, и, действительно, это находка. Я пошел на это, потому что знал, что должно быть в результате, и что в первом случае я до этого не дотягивал. Так становишься убийцей, деспотом, что, как ни странно, правильно. Иногда делаешь вещи за гранью общечеловеческого понимания.

-В жизни или на площадке?

-Пока на площадке. Во время съемок “Дневника его жены” возникла ситуация с Галей Тюниной. Нужно 25 дней снимать в Ялте, а ее отпускают на 18 дней. Мы отменяем все выходные, увеличиваем рабочий день до 14 часов, работаем страшно, и к вечеру 16-го дня Юрий Викторович Клименко, наш оператор, падает в обморок. А я знаю, что у него сердце пошаливает. Вызываем “скорую”, я зажусь с ним, едем в больницу. Врачу, который даже не понимает, кто перед ним, я приказываю: “Вы ничего не говорите больному, все докладывайте только мне”. Не знаю, что он подумал при слове “докладывайте”. Испугался, говорит мне: “Хорошо, хорошо”. Выходит: “Слава богу, инфаркта нет, но сильное переутомление, у него слабые сосуды, и неделю надо полежать”. Я поражаюсь себе в тот момент. Спокойно, не думая, говорю: “Вы сейчас пойдете и скажете Юрию Викторовичу, что ничего страшного, что ночку он поспит, отлежится, а завтра можно работать”. Врач, естественно, в панике. Я говорю: “Ответственность беру на себя, могу подписаться”. Потому что иначе все срывается. Мы теряем Тюнину. Группа выходит из рабочего тонуса. Ради этого, в принципе, я рискую жизнью человека, что страшно. Хорошо, все обошлось. Он пришел и работал. В результате, все сложилось даже к лучшему, потому что врач оказался замечательным специалистом с какими-то лазерными приборами. Мы договорились, что он приходил каждую ночь после съемок. Юра засыпал, он ставил до трех ночи свои приборы, и под конец Юра уже бегал как молодой мальчик и подгонял нас, когда мы еле ноги волочили. То есть он еще и подлечился.

-Та же история, что в сценарии Миндадзе, - незаметная подмена личности?

-Изменение, во всяком случае. Этого требует профессия. Если дашь слабину, не получишь результата. Можно было оставить ту актрису. Можно было отложить съемку на неделю. Было бы что-то иное. Не на пятерку. Все зависит от того, по каким правилам ты собрался играть.

-Изменяется ли круг знакомых, характер общения?

-После смерти мамы мы с женой переехали в Москву, где ее родители. Хотя в Питере осталась студия, и приходится жить на два города. Стало меньше друзей, больше знакомых. Но я не верю, что можно творить, ориентируясь только на себя и живя затворником. Даже человек, которого я очень люблю, - Александр Сокуров, считающий, что надо изолироваться, - и тот выступает иногда, дает интервью. Есть фестивали, есть люди, которых глупо избегать, есть обязательства. Это жизнь, в которой мы обязаны участвовать.

-Сокуров же ваш ровесник?

-Мы одногодки и практически одновременно учились. Вместе работали на документальном монтаже. Он читал текст в моей картине “Уроки Ялты”, снятой к 50-летию Ялтинской конференции. Очень хорошо прочитал. Тогда мы с ним сильно поцапались. Что естественно. С возрастом проходишь какой-то свой путь. Он тоже ведь очень сильно изменился. Я помню, как он был парторгом режиссерского факультета ВГИКа. Дело не во власти и партии, а в отношениях с людьми. Было время, когда режиссер-документалист не мог не быть членом партии. Иначе карьера обрубалась сразу. Еще очередь была, чтобы вступить. Я помню, как меня приняли кандидатом, когда началась вся эта пертурбация, и на первом же собрании я сдал билет. И как уважаемые мной режиссеры кричали, что не бывает хамелеонов, нельзя предавать… На меня это, к счастью, не подействовало. Через полгода они все сдали…

-Я вспомнил, у вас между двумя игровыми фильмами был документальный фильм о новой элите?

-Да, был такой своеобразный заказ, к которому я, может, так и отнесся. Мы, кстати, с Климонтовичем этот фильм делали. Парадокс в том, что этот фильм, без всяких усилий с моей стороны, объездил огромное количество фестивалей, и везде его смотрели с большим удовольствием. Я снимал его, чтобы не потерять профессию, но и чисто человеческий материал мне был интересен. Общение со Спиваковым, Шохиным, Авеном и кем там еще, пригодилось и в фильме о Бунине, и где угодно. Это опыт, который не проходит зря. Хотя для меня эта была, скорее, журналистика, а не чистое кино.

-Можно закончить с того, с чего начали: 50-летие совпало с ощущением нового этапа в творческой жизни?

-С ощущением, что надо срочно снимать фильмы. Все для этого есть. Есть объективные предпосылки. Но что может произойти? Американцы скажут: “Ну чего там ваши тянут? Давайте мы все профинансируем”.

-И в чем опасность?

-Опасность, что они будут диктовать условия. Какой там Десятников, какой Клименко, какие русские актрисы!.. Приглашенный режиссер – это другая история. Опытов было немного, и те не вдохновляют. Кончаловский сделал несколько хороших картин и вернулся. Бодров-старший снял неплохое кино, но без прорыва. А главное, что мы должны войти в этот мир на равных. Ведь странная история. Голливуд –сборище режиссеров со всего света. Чехи, голландцы, англичане, китайцы, кто угодно. Только русских нет. Почему? Невозможно ответить.

Беседу вел Игорь ШЕВЕЛЕВ

 
Хостинг от uCoz