портрет поэта

“Учусь не бояться тебя пережить,

тем паче – переумереть”.

Вышедшая книга стихотворений – третья по счету. О предыдущих я уже писал несколько раз. Некоторые стихотворения из новой книги были опубликованы во “Времени МН” (№108 за 15 июля 2000г.) вместе с интервью Веры Павловой. Возможно, что какие-то самые важные, первичные слова я уже сказал, а повторяться стыдно – не перед читателем, который, конечно, не обязан был все это читать, а перед собой и автором.

Только сейчас мне пришла в голову связь этой фотографии с тем, о чем я хотел сейчас сказать. Первые книги Веры Павловой поразили совершенно необычной для нашей поэзии степенью любовной откровенности. Прошло всего немного времени, и сегодня мне бросились в глаза стихи о смерти. Даже когда о - любви.

Прочитаешь стихотворение и снова разглядываешь обложку книги, которую сделал замечательный художник Константин Победин. Написано “четвертый сон Веры Павловой”. Возможно, девушке только снится, что она умерла, и что ее сердце разглядывает великий физиолог Павлов? Тем более что в интервью Вера когда-то сказала, что ощущает себя одновременно и Павловым и его собакой (в данном случае – девушкой Павлова).

Но вот, например, другой стих – из “Первого Реквиема” (По образованию В. Павлова – музыкант, и стихи ее тоже суть некая музыкальная форма. Отсюда и названия, вроде “двенадцати вокализов”, “стансы постом”, “два канона” и даже – “песня без слов”. Вернее, стихи ее – некая грань между музыкой и немотой. Не случайно, одна из семи частей книги называется – “Сурдоперевод”. Это что, жестом передать рвущуюся наружу немоту, которая вдруг оборачивается словом?). Но вот – стих.

Последняя, афористичная строка, как всегда у Веры Павловой, достигает эффекта дзенского коана – парадокса, выводящего читателя за пределы обыденной реальности. В общем-то, это и есть стих как парадоксальное, то есть земное, продолжение молитвы.

Повторю, мое чтение – не чистый опыт. Это Пастернака мы прочитали всего сразу, Ахматову, Мандельштама. Я читал книги Веры Павловой по мере их появления, то есть по мере своего и ее изменения. Так сложилось, что покойных поэтов гораздо больше, чем живых. Может, поэтому иногда кажется, что поэт сразу пишет на мрамор – оттуда. Это не так. Поэзия есть предельное выражение именно сегодняшнего, сейчастного мгновения. Предельного выражения жизни в ее полном присутствии, по определению совпадающему и со сном, и со смертью. Движение поэта по жизни, по времени – вместе с нами, это еще одно трудно уловимое чудо, узнаваемое лишь по близости дыхания.

А, в общем-то, цитировать и переписывать можно едва ли не каждое из стихотворений книги. Какая-то в них живая, бьющаяся в сердце завершенность и точность. Не столько формулы, сколько – явленности, всегда ведь лихой и бесшабашной.

Опять долго сидишь, рассматривая книгу. Пытаясь вернуть ощущение от ударившего тебя сочетания слов. Как будто можно вернуть сон. Тем более – книгу снов. И снова перечитываешь. Последний раздел – “Интимный дневник отличницы”. Совершенно неожиданное сочетание стихов с прекрасной фрагментарной прозой из жизни девочки. Ну вот, например, 6 класс: “Священный ужас, с которым в одиннадцать лет / кричишь, глотая слезы: “Мама, ты дура!”, / потому что лучше нее никого нет, / а ее не будет. Все прочее – литература”. Опять возникает та же тема. Замыкая круг своим началом.

ИГОРЬ ШЕВЕЛЕВ.